#интервью #театр
Александра Магелатова — актриса театра и кино, медиахудожник. С 2016 года в труппе БДТ им. Товстоногова.
Александра Магелатова — актриса театра и кино, медиахудожник. С 2016 года в труппе БДТ им. Товстоногова.
— Ты ведь на интервью пришла прямиком из БДТ, верно?
— Да, всё так.
— Репетиция?
— Именно. Сейчас работаем с одним очень интересным режиссёром, точнее даже не режиссером, а писателем и по совместительству математиком — Ромой Михайловым. В ноябре прошлого года, кажется, Андрей Анатольевич в «Театре Наций» поставил спектакль по его «Сказке про последнего ангела», а сейчас пригласил Рому к нам в БДТ, чтобы он сам выступил в качестве режиссёра.
— А можешь в общих чертах рассказать, чего стоит ожидать?
— Репетиции идут всего неделю, в общем-то. Но как я поняла для себя, это будет скорее театр абсурда. Что-то очень лёгкое, но при этом с глубинным смыслом. Честно говоря, самой крайне интересно, что в итоге у нас получится.
— Раз уже начали, то давай продолжим разговор о театре. В конце января петербургская театральная премия «Прорыв» вручила тебе специальный приз «за оригинальность творческого поиска». Как ты вообще для себя понимаешь эту формулировку?
— Честно говоря, я сначала не поняла, что это значит. Но как потом мне объяснили, эта награда не только за мою актерскую деятельность, а за весь творческий «движ» в целом. Сюда и мои фотографии можно отнести. Или, например, недавно я выступила в качестве видеохудожника в спектакле Ромы Габриа «Мейерхольд». То есть, поощрили мой творческий поиск во всех сферах, скажем так.
— В беседе с «Театральной вешалкой» ты говорила, что не расцениваешь награды как то, что должно заставлять человека лучше к себе относится. Получается, для тебя это скорее бремя ответственности?
— Вообще, я стараюсь никак к этому не относиться. Безусловно, это очень приятно, когда твоему труду дают высокую оценку. Это ведь тоже в своем роде некий энергообмен. Но на меня, видимо, это как-то странно влияет. Я заметила, что после того как какой-то спектакль отмечают, я потом очень плохо его играю. Поэтому лучше вообще про это всё не думать.
— В этом году ты также была номинирована на премию «Софит» за роль Татьяны в спектакле «Онегин» театра «Приют комедианта». Честно скажу, постановку еще не успела увидеть, но насколько я понимаю, она далека от привычного представления об «Евгении Онегине». Приходилось ли ломать какие-то рамки внутри себя, начиная работу над спектаклем? Мы ведь впервые читаем «Онегина» в школе, а там навязывается целый ряд клише, на мой взгляд.
— В школе мы читаем этот роман, когда нам где-то 14 лет, если не ошибаюсь. В этом возрасте ты еще лишен какого-то жизненного опыта, поэтому начинаешь романтизировать происходящее. Мне кажется, что все клише уничтожает сама жизнь со временем. Перечитываешь произведение в более осознанном возрасте, и думаешь: «Боже, мне действительно этот мудак так нравился тогда?» Возможно, грубо сейчас сказала. Но Онегин ведь действительно крайне эгоистичное существо, убивающее всё живое и искреннее, что к нему тянется. В этом смысле, наш спектакль ни капли не искажает авторский замысел.
— Какой ты представляла себе Татьяну в школьные годы, и какова твоя Татьяна в спектакле? Это разные героини?
— Знаешь, я почему-то, в отличие от большинства, никогда не представляла Татьяну как хрупкое и миловидное создание. Это, наверное, больше про Ольгу. Татьяна очень сложная, но глубокая личность. Она и закрытая, к тому же. У Пушкина же, вообще, черным по белому написано: «Дика, печальна, молчалива, //Как лань лесная боязлива, //Она в семье своей родной // Казалась девочкой чужой. //Она ласкаться не умела //К отцу, ни к матери своей; //Дитя сама, в толпе детей //Играть и прыгать не хотела…» Думаю, сегодня мы бы такого человека просто назвали социофобом. И если бы она была просто «миленькой девочкой», то Онегин, скорее всего, ей воспользовался бы.
— А как ты оцениваешь ту трансформацию, которая случается с ней в финале произведения?
— Во время первого объяснения Татьяны и Евгения, он говорит ей: «Учитесь властвовать собой». В нашем спектакле это ключевая фраза для Татьяны. Она принимает её как способ существования в обществе. Хотя Онегин, конечно, не по-злому над ней смеётся. Просто для него дико было услышать признание в любви от ребёнка, еще и такого нелюдимого.
сцены из спектакля «Онегин», театр «Приют комедианта»
— По твоему мнению, для кого этот спектакль? Кому действительно стоит прийти на «Онегина»?
— Мне кажется, в театре вообще не бывает такого, чтобы спектакль был только для определённой аудитории. Но «Онегина», конечно, будет проще воспринять тем, кто открыт. Если же человек погряз в клише, причем не только в литературных, а вообще в жизненных, то он уйдет, наверное, после первого акта. Хотя некоторые остаются, а потом и еще раз приходят. Но они не меняют своего отношения, просто им важно каждый раз выразить недовольство.
— Как ты думаешь, откуда в людях возникает такая потребность?
— У человека просто происходит разрыв шаблонов, и это очень долгий и болезненный процесс. Идёт какая-то внутренняя борьба с самим собой.
— Стоит ли людям, которые не принимают современный театр, пытаться что-то про него объяснить?
— Слушай, люди вообще про театр мало знают. У меня даже среди знакомых крайне много тех, кто думает, что театр – это пыльные парики и утрированно поставленная речь. Я обычно зову таких на «Онегина» или «Жолдак Dreams». Потом те, кто говорил: «Я не люблю театр и не хожу в него», после спектакля вновь хотят что-то подобное пережить.
— А ты рекомендуешь кому-нибудь спектакль «Аустерлиц»?
— Если и зову кого-то, то предупреждаю, что это очень сложный спектакль. Я лично плохо воспринимаю информацию на слух, а в «Аустерлиц» это необходимо. Если что-то упустил, то уже не удастся вновь включиться. Там крайне важно уловить историю, потому что она просто даже сюжетно очень интересная.
— О чем лично для тебя этот спектакль?
— Наверное, о том, что человек всегда ищет свои корни. Он всегда к чему-то генетически крепится. Нельзя откинуть свое прошлое, не только личное, но и родовое.
— В разных интервью и ты, и твои партнеры по сцене рассказывали, что процесс работы над спектаклем был крайне сложным. Все говорят о том, что у Евгении Сафоновой, режиссера спектакля, какой-то особой творческий метод. В чем он заключается?
— Это какая-то незаметная, тихая психологическая атака. Во время работы с Женей кажется, что ничего давящего не происходит, но что-то внутри тебя меняется, с каким-то скрежетом и царапинами. Вообще, темы, затрагиваемые в «Аустерлице», очень тяжелые – поиск своих корней, холокост, нацистские лагеря. Хотя сам роман, по которому поставлен спектакль, очень монотонный. Когда читаешь, не чувствуешь какого-то давления, там о каких-то страшных вещах не говорится открытым текстом. Но на подсознании где-то это все записывается. И мы ведь в спектакле находимся в статике. Это гораздо сложнее, чем непрерывное движение. По крайней мере, для меня. Это тоже, конечно, влияет на психику.
— Что для тебя значит роль в этом спектакле?
— Ну, это вообще бесценный опыт, мне кажется. Так, конечно, все говорят, кто хоть раз работал с Женей. У неё очень неординарный подход. И не знаю, как в других её спектаклях, но в «Аустерлиц» она работала не с нашими актерскими способностями, а с нутром. Ей очень важно было понять мироощущение каждого из нас.
— Мне кажется, в театре вообще не бывает такого, чтобы спектакль был только для определённой аудитории. Но «Онегина», конечно, будет проще воспринять тем, кто открыт. Если же человек погряз в клише, причем не только в литературных, а вообще в жизненных, то он уйдет, наверное, после первого акта. Хотя некоторые остаются, а потом и еще раз приходят. Но они не меняют своего отношения, просто им важно каждый раз выразить недовольство.
— Как ты думаешь, откуда в людях возникает такая потребность?
— У человека просто происходит разрыв шаблонов, и это очень долгий и болезненный процесс. Идёт какая-то внутренняя борьба с самим собой.
— Стоит ли людям, которые не принимают современный театр, пытаться что-то про него объяснить?
— Слушай, люди вообще про театр мало знают. У меня даже среди знакомых крайне много тех, кто думает, что театр – это пыльные парики и утрированно поставленная речь. Я обычно зову таких на «Онегина» или «Жолдак Dreams». Потом те, кто говорил: «Я не люблю театр и не хожу в него», после спектакля вновь хотят что-то подобное пережить.
— А ты рекомендуешь кому-нибудь спектакль «Аустерлиц»?
— Если и зову кого-то, то предупреждаю, что это очень сложный спектакль. Я лично плохо воспринимаю информацию на слух, а в «Аустерлиц» это необходимо. Если что-то упустил, то уже не удастся вновь включиться. Там крайне важно уловить историю, потому что она просто даже сюжетно очень интересная.
— О чем лично для тебя этот спектакль?
— Наверное, о том, что человек всегда ищет свои корни. Он всегда к чему-то генетически крепится. Нельзя откинуть свое прошлое, не только личное, но и родовое.
— В разных интервью и ты, и твои партнеры по сцене рассказывали, что процесс работы над спектаклем был крайне сложным. Все говорят о том, что у Евгении Сафоновой, режиссера спектакля, какой-то особой творческий метод. В чем он заключается?
— Это какая-то незаметная, тихая психологическая атака. Во время работы с Женей кажется, что ничего давящего не происходит, но что-то внутри тебя меняется, с каким-то скрежетом и царапинами. Вообще, темы, затрагиваемые в «Аустерлице», очень тяжелые – поиск своих корней, холокост, нацистские лагеря. Хотя сам роман, по которому поставлен спектакль, очень монотонный. Когда читаешь, не чувствуешь какого-то давления, там о каких-то страшных вещах не говорится открытым текстом. Но на подсознании где-то это все записывается. И мы ведь в спектакле находимся в статике. Это гораздо сложнее, чем непрерывное движение. По крайней мере, для меня. Это тоже, конечно, влияет на психику.
— Что для тебя значит роль в этом спектакле?
— Ну, это вообще бесценный опыт, мне кажется. Так, конечно, все говорят, кто хоть раз работал с Женей. У неё очень неординарный подход. И не знаю, как в других её спектаклях, но в «Аустерлиц» она работала не с нашими актерскими способностями, а с нутром. Ей очень важно было понять мироощущение каждого из нас.
сцена из спектакля «Аустерлиц», Большой Драматический Театр
— Каким ты видишь своё актерское предназначение? Что для тебя профессия?
— Вообще, актёрская профессия очень мазохистская, честное слово. Организм просто хочет есть, спать, сидеть дома. Но ты идешь и работаешь. Это не только физическая нагрузка, но и постоянная работа со своим сознанием. Мне кажется, что для меня сейчас самое главное – это получение энергии. Ты постоянно находишься в контакте с людьми, и в этом взаимодействии рождается очень многое. Я чувствую себя живой благодаря этому.
— Роль, которую бы ты хотела сыграть?
— Нет чего-то определенного, но мне хотелось бы уйти от реалистических образов. Мне интересно сыграть что-то инфернальное, потустороннее. Какую-то тень, к примеру. У Ромы Михайлова, с которым мы сейчас работаем, довольно много подобных «пограничных» образов в текстах.
— Насколько я понимаю, ты довольно давно занимаешься и фото, и видеосъемкой, верно?
— Да, это началось еще в детстве. Когда я была ребёнком, у меня как-то не ладилось с друзьями. Я была из тех тихих, скромных людей, которым всё время доставалось от сверстников. Лето я обычно проводила на даче, где нужно было себя как-то развлекать. И я помню, что когда мне было лет шесть, я сделала подобие видеокамеры из картонной коробки. А у меня ещё родители работали в магазине, и у нас всегда были рулоны бумаги для товарных чеков. И вот, значит, я с этой камерой ходила целый день, запоминая всё, что видела, а потом садилась и на этих чеках рисовала. То есть, я как бы делала раскадровку. Потом эту «плёнку» показывала своей бабушке. Мне очень нравилось ловить что-то необычное, фиксировать жизнь.
— Чем ты вдохновляешься, создавая фото?
— Музыкой. Обычно я включаю её, ложусь, начинаю погружаться в сон, и в этот момент, когда ты уже почти уснул, начинают появляться какие-то образы. Я сразу всё записываю или даже зарисовываю. И подобные творческие всплески у меня обычно в ночь. Ничего не могу с собой поделать, это моё любимое время.
— Но планируемая выставка у тебя называется «Полдень».
— Да, это потому что в полдень исчезают тени. Нет тьмы, злых духов. В полдень всё максимально светло, чисто и предельно ясно.
— Что можно будет увидеть на выставке?
— Там будут и уже опубликованные работы, и новые серии. В общем-то, будут все мои сквозные мотивы: творческая сущность человека, этическое восприятие мира. Это всё идеи эпохи Возрождения, на самом деле.
— Я правильно понимаю, что для тебя крайне важно всё как-то творчески переосмысливать?
— Да, верно. Просто реализм мне не интересен вообще. Мне важно всё, что я вижу, как-то трансформировать и поместить в свою собственную Вселенную.
— Тебе важно, чтобы на выставку пришли те, кто разделит твоё видение?
— Конечно, будет здорово, если возникнет ощущение сопричастности. И выйдя на улицу, люди начнут во всем видеть красоту. Но интересно было бы увидеть и тех, кому всё это не покажется близким.
— Вообще, актёрская профессия очень мазохистская, честное слово. Организм просто хочет есть, спать, сидеть дома. Но ты идешь и работаешь. Это не только физическая нагрузка, но и постоянная работа со своим сознанием. Мне кажется, что для меня сейчас самое главное – это получение энергии. Ты постоянно находишься в контакте с людьми, и в этом взаимодействии рождается очень многое. Я чувствую себя живой благодаря этому.
— Роль, которую бы ты хотела сыграть?
— Нет чего-то определенного, но мне хотелось бы уйти от реалистических образов. Мне интересно сыграть что-то инфернальное, потустороннее. Какую-то тень, к примеру. У Ромы Михайлова, с которым мы сейчас работаем, довольно много подобных «пограничных» образов в текстах.
— Насколько я понимаю, ты довольно давно занимаешься и фото, и видеосъемкой, верно?
— Да, это началось еще в детстве. Когда я была ребёнком, у меня как-то не ладилось с друзьями. Я была из тех тихих, скромных людей, которым всё время доставалось от сверстников. Лето я обычно проводила на даче, где нужно было себя как-то развлекать. И я помню, что когда мне было лет шесть, я сделала подобие видеокамеры из картонной коробки. А у меня ещё родители работали в магазине, и у нас всегда были рулоны бумаги для товарных чеков. И вот, значит, я с этой камерой ходила целый день, запоминая всё, что видела, а потом садилась и на этих чеках рисовала. То есть, я как бы делала раскадровку. Потом эту «плёнку» показывала своей бабушке. Мне очень нравилось ловить что-то необычное, фиксировать жизнь.
— Чем ты вдохновляешься, создавая фото?
— Музыкой. Обычно я включаю её, ложусь, начинаю погружаться в сон, и в этот момент, когда ты уже почти уснул, начинают появляться какие-то образы. Я сразу всё записываю или даже зарисовываю. И подобные творческие всплески у меня обычно в ночь. Ничего не могу с собой поделать, это моё любимое время.
— Но планируемая выставка у тебя называется «Полдень».
— Да, это потому что в полдень исчезают тени. Нет тьмы, злых духов. В полдень всё максимально светло, чисто и предельно ясно.
— Что можно будет увидеть на выставке?
— Там будут и уже опубликованные работы, и новые серии. В общем-то, будут все мои сквозные мотивы: творческая сущность человека, этическое восприятие мира. Это всё идеи эпохи Возрождения, на самом деле.
— Я правильно понимаю, что для тебя крайне важно всё как-то творчески переосмысливать?
— Да, верно. Просто реализм мне не интересен вообще. Мне важно всё, что я вижу, как-то трансформировать и поместить в свою собственную Вселенную.
— Тебе важно, чтобы на выставку пришли те, кто разделит твоё видение?
— Конечно, будет здорово, если возникнет ощущение сопричастности. И выйдя на улицу, люди начнут во всем видеть красоту. Но интересно было бы увидеть и тех, кому всё это не покажется близким.
Фото: @zero_guest
— Как тебе удаётся реализовывать свои творческие задумки? Не бывает ли желания бросить всё?
— Конечно, иногда оно возникает. Мне кажется, очень важно понимать, что результат всегда будет отличаться от первоначального замысла. Надо это просто принять. У меня с детства этот принцип – доводить всё до конца. Понимаешь, одна фантазия ничего не значит. Это лишь повод, чтобы что-то материализовать. Я могу долго пересказывать тебе свои образы, но ты вряд ли сможешь понять, что я в это вкладываю. А когда я воплощаю свои идеи во что-то осязаемое, то делюсь с человеком чем-то важным наглядно.
— В твоих работах довольно много обнаженного тела. Но мне не кажется, что в этом есть какой-то эротический подтекст. Почему тебе интересно работать с этим?
— Нагота – это что-то очень естественное и настоящее. Я вижу в этом единение двух начал: чего-то первобытного, животного и космического, духовного. Вообще, мне интересно это соединение двух миров – внешнего и внутреннего: та точка, где происходит соединение внутренней вселенной человека с необъятным внешним космосом.
— Конечно, иногда оно возникает. Мне кажется, очень важно понимать, что результат всегда будет отличаться от первоначального замысла. Надо это просто принять. У меня с детства этот принцип – доводить всё до конца. Понимаешь, одна фантазия ничего не значит. Это лишь повод, чтобы что-то материализовать. Я могу долго пересказывать тебе свои образы, но ты вряд ли сможешь понять, что я в это вкладываю. А когда я воплощаю свои идеи во что-то осязаемое, то делюсь с человеком чем-то важным наглядно.
— В твоих работах довольно много обнаженного тела. Но мне не кажется, что в этом есть какой-то эротический подтекст. Почему тебе интересно работать с этим?
— Нагота – это что-то очень естественное и настоящее. Я вижу в этом единение двух начал: чего-то первобытного, животного и космического, духовного. Вообще, мне интересно это соединение двух миров – внешнего и внутреннего: та точка, где происходит соединение внутренней вселенной человека с необъятным внешним космосом.
Фото: @zero_guest
— У тебя есть какая-то миссия? Главная цель в жизни?
— Очень хочется реализоваться. Не для кого-то там, а для себя. Мне кажется, что я сделала только 5 процентов от того, что должна. При этом есть ощущение, что у меня почти не осталось времени. Вообще, вот это чувство тревоги всю жизнь для меня главенствующее.
— Эта тревога чувствуется в твоих работах. Ты пытаешься с этим работать через творчество?
— Да ,творчество помогает освободиться ненадолго от внутреннего напряжения.
Тревога — это, наверное, и есть ощущение жизни, чувство её течения. Это некая рефлексия на окружающий мир.
Апрель 2020, Санкт-Петербург
для театрального блога @russiandrama
