Что такое искусство? Это способ коммуникации. Диалог, выстраиваемый между художником и зрителем. В этом разговоре я могу найти для себя ответы на волнующие вопросы, открыть новые грани жизни и соприкоснуться с эмоциями, которые испытывать доводится довольно редко. Это даёт мне возможность взглянуть на мир с точки зрения другого человека. Иногда этот разговор сшибает меня с ног, а иногда откликается лишь недоумением и лёгким недовольством.

Почему так происходит? То, с чем соприкасается человек, может глубоко отозваться в нем лишь в том случае, если он с творцом «об одном и том же». Если же художественное произведение сильнее зрителя, или, быть может, сам зритель сильнее увиденного, то попадания не происходит. Порой творение может сразить вас наповал. Но вполне возможно, вы ничего не почувствуете. И это абсолютно нормально.

Классические произведения часто переосмысляются современными авторами как на киноэкране, так и на театральной сцене. Сегодня мне бы хотелось рассмотреть две авангардные постановки, которые абсолютно по-разному осмысливают хорошо знакомого всем шекспировского героя – Гамлета, принца датского.

Начну со спектакля Томаса Остермайера, который идёт в берлинском театре Шаубюне вот уже 11 лет. Томас Остермайер – немецкий режиссер. По мнению критиков, он всегда интерпретирует классику жестко, оригинально, но спорно. Остермайер обращается к сильным авторам, для того, чтобы спорить с ними и находить новые смыслы в их произведениях.


«БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ» – именно этим монологом начинается спектакль. На занавес из золотых цепей едва различимо проецируется лицо человека, который, снимая себя на камеру, произносит знаменитый монолог. Испуганно. Неуверенно. Словно не желая принять сказанное.

Следом зрителя ждёт присочиненная к оригиналу пьесы сцена похорон короля. У открытой могилы стоят сын, вдова и брат покойного, придворные. Ночь, на кладбище хлещет ливень — это один из могильщиков поливает героев из шланга, в то время как второй никак не может опустить королевский гроб в разрытую яму. Он нервничает, сам несколько раз падает в могилу и доходит буквально до исступления, прежде чем ему удается справиться с гробом и начать засыпать его землей. Земля рыхлая, скользкая, герои то и дело поскальзываются, даже падают. Картина поистине ужасающая и обездвиживающая зрителя на какое-то время. Режиссер немедля переходит к сцене свадьбы. Буквально несколько метров разделяют свежую могилу и праздничный стол. Речи о скоротечности жизни, которые то и дело произносят король с королевой, кажутся полнейшим абсурдом и горькой насмешкой. Ведь мы, вместе с Гамлетом, несколько мгновений назад видели похороны его отца, и мы всё еще находимся под глубочайшим впечатлением от пережитого.

Вообще, весь этот «Гамлет» разыгрывается над свежей могилой. Сюда из глубины сцены выезжает свадебный стол. К земле не раз припадает ниц сам принц датский, туда же он швыряет Офелию во время их объяснения, и чистенькая девочка в белом костюмчике после оскорбительного разговора встает выпачканной с головы до ног. Полоний выкапывает из свежей могилы королевскую корону и примеряет ее на свою плешивую голову. Здесь же, опустившись коленями в землю, будет притворно каяться Клавдий, тут разыграют «Мышеловку» и сразятся в финале Гамлет и Лаэрт. В датской почве всё уже похоронено — честь и любовь, мысли и поступки, семья и дружба, и даже сама страна.


С многолюдьем пьесы Томас Остермайер справляется силами всего шести актеров труппы Шаубюне. Один и тот же актер играет Клавдия и призрака. Стоит сказать, что дух отца является Гамлету лишь единожды, и его обращение скорее похоже на речь государственного диктатора во время митинга. Горацио и Лаэрт при необходимости становятся не только могильщиками, но и Розенкранцем с Гильденстерном, а Полоний — Озриком. Самой оригинальной «парой» является королева и Офелия: актрисе Юдит Розмайр стоит снять темные очки и блондинистый парик Гертруды, чтобы вмиг превратиться в дочь Полония. Сам режиссер говорит о том, что такое решение обусловлено нарастающим безумием Гамлета: «Чем дальше, тем меньше он различает людей вокруг. Постепенно все окружающие сливаются для него в неразличимую массу. Нет ни друзей, ни врагов. Никому нельзя доверять».

Отдельно хочется упомянуть некоторые режиссерские решения, и даже целые сцены. Я уже говорила, что на сцене есть занавес из тонких железных цепей, на которые проецируется изображение с камеры. Её то и дело берет в руки Гамлет, словно записывая свои впечатления на плёнку. На эту камеру сняты слова призрака отца, напоминающие некое телевизионное обращение главы государства. Съемка ведется и в момент беседы Гертруды и Гамлета. Всё выглядит как документальная запись громкого разоблачения. Камера – это глаза Гамлета, его видения. Во время всего действия на сцене стоит длинный стол. Именно за ним поминки плавно перетекают в скудное свадебное торжество, а после в семейный завтрак. Ощущение, что мы стали свидетелями большого семейного конфликта, который каждую минуту только обостряется. Сцена разговора Гамлета с Розенкранцем и Гильденстером – это безумие. Нечто инфернальное. Невозможно описать словами. Хочется лишь призвать увидеть это воочию. Хотя бы в записи.

Знаменитое гамлетовское «быть или не быть» со сцены в спектакле прозвучит трижды. С каждым разом слова звучат более осознанно и надрывистее. Они обращены к себе, к окружению, и финальный раз – к зрителю.
Во время дуэли Гамлет выбегает в зал, начиная нападать на каждого, кто сидит в зале. Это жест отчаяния: он один против всех.


Все, что делает в этом «Гамлете» принц Гамлет, притворство. Это тотальная игра, рожденная не страстью к лицедейству и даже не сознательной жаждой мести за отца, а отчаянием и невозможностью быть самим собой. Вернее, даже незнанием, каким именно нужно и можно быть. Гамлет-неврастеник, Гамлет-сумасшедший, Гамлет-убийца, Гамлет-машина — все это сыграно на тысячу ладов. Гамлет Остермайера кажется составленным из бесчисленного множества других «Гамлетов». Он пытается отыскать себя настоящего.


В исполнении Ларса Айдингера это не рефлексирующий рыцарь печального образа, а принц-переросток. Это среднестатистический человек. Из тех, кого мельком увидев, не запомнишь. Он одутловатый, с сальными волосами и проплешинами на голове, со спадающими штанами. Он абсолютно неряшлив. Он не «герой», не мученик, он совершенно не являет миру красоты. Но в моменты, когда обнажаются его лучшие душевные качества – фигура принца словно преображается.

Этот спектакль – отчаянный крик. Истина, прорывающаяся к свету. «Я не могу, но я буду» – словно рефреном звучит во всём. Оглушительное потрясение длиной в два с половиной часа. «И дальше – тишина». Именно это последние слова, произносимые в спектакле.

Второй спектакль, о котором бы я хотела поговорить, был поставлен на сцене театра им. Ленсовета в конце 2017 года Юрием Бутусовым, занимающим, на тот момент, пост художественного руководителя театра.


«Гамлет – давно уже миф, не человек. Это духовная субстанция, не имеющая ни возраста, ни пола, ни веса, ни запаха. Один из главных героев мировой культуры, вечный мститель и вечная жертва. Гамлет всегда остается тайной. Он тот, кто бросает вызов веку. Понять Гамлета – значит, понять век» – так говорит сам Юрий Бутусов о Гамлете.

В своей постановке режиссер использует новый перевод шекспировского текста, сделанный Андреем Черновым в 2003 году.

Спектакль предваряет запись телефонного разговора, в котором некий молодой человек обращается к своему другу с вопросом: «Как умер Гамлет?». В ответ он получает недоумённое: «Какой, к чёрту, Гамлет?» Бутусов делает зримым миф о Гамлете, пытается отринуть мысль о неактуальности истории и показать, насколько важно сейчас говорить и думать о становлении человека в мире.

Сценическое пространство рисует бездну. Глубокую и холодную. Выдержанный в черно-белых тонах спектакль строится на контрастах и игре теней. Белые экраны по бокам сцены и сверху то напоминают ловушку, в которую попал Гамлет, то превращаются в безграничное пространство душ. В свойственной Юрию Бутусову манере, декорации и атрибутика динамичны и многофункциональны: пространство сцены периодически загромождается бутылками – знаком вечных поминок, а через мгновение становится пустым и одичалым местом для откровенных разговоров с Богом. И по традиции Бутусов обнажает процесс создания спектакля, и актеры не раз выходят за рамки амплуа: они выносят бутылки, устилают деревянные доски, передвигают мебель, на глазах у зрителя создавая театральную реальность И это не разрушает восприятие пьесы Шекспира, а вызывает искреннее восхищение слаженностью работы и командным чутьем.

Гамлет, которого играет Лаура Пицхелаури, разом лишается отца и матери – его мир становится пустым и лживым. Он не способен противостоять обрушившемуся на него злу. Это потерянный, запутавшийся и в чем-то инфантильный подросток. Именно поэтому роль отдана женщине. Это вовсе не попытка изменить гендер.

Офелия Федора Пшеничного – напудренное, испуганное существо, вечно прячущее лицо за книгой «Гамлет». Именно такой видит свою возлюбленную принц датский. Душа Гамлета омрачена болью и страданиями и искажает реальность, а может быть, обнажает её истинное лицо. Мир бутусовского Гамлета – это страшный сон, где у всех людей не лица, а искаженные маски, где герои не имеют пола, возраста, где границы времени разорваны и призраки населяют не только мысли, но и реальность. Тень отца здесь — видение, полностью поглощающее Гамлета.

В финале спектакля на сцену выходит принц Гамлет, держа в руке огромнейший бутафорский меч – ноша, которая не по силам нашему герою. Горацио пытается отговорить Гамлета от предстоящей дуэли, но на повторяющееся «Милорд, сегодня вы фехтовать не будете», принц с каждым разом все решительнее отвечает обратное. «БУДУ. БУДУ» – всё отчаяннее и определённее. Словно пытаясь достучаться до зрителя, призвав к каким бы то ни было действиям.


«Гамлет» Бутусова – это бессилие, принятие необратимости. «Гамлет» Остермайера – это тоже бессилие, но с желанием прорваться: я не могу, но я буду.

«Гамлет» – это проверка на честность. Способ спросить у себя: Как я принимаю ложь?  Принимаю ли я её? Буду ли я с ней? Как я с ней буду? Пока человек будет испытывать потребность в поиске ответов на эти вопросы, пьеса Шекспира будет жить. И хочется верить, что новые интерпретации «Гамлета» мы увидим еще не раз.